17/05/2025
Глухонемой
Скоро 9 мая – праздник Победы. Теле- и радиоэфиры, газетные полосы, ленты веб-сайтов и социальных сетей наводнятся статьями, новостными сюжетами и фильмами о жизни и подвигах военных, простых людей и целых народов, сплотившихся ради заветной победы. А таджикский сегмент озвучил недавно грустный показатель: в стране в живых осталось 17 ветеранов ВОВ. Думая об этом, мне почему-то вспомнилось моё далёкое детство…
Было это в конце 70-х годов прошлого века. Жили мы тогда в маленьком рабочем поселке Дусти - на севере Таджикистана у границы с Узбекистаном. Населён он был не только таджиками и узбеками, как обычно у нас бывает в сельской местности, но и рабочими и их семьями, съехавшимися со всего Советского Союза.
Посёлок был при маслоэкстракционном заводе, куда свезли специалистов из различных уголков тогда ещё нашей необъятной страны.
Это были времена, когда люди среднего и пожилого возраста представляли поколения, переживших войну с фашистами. Это не только ветераны ВОВ, которых тогда, как и везде, было достаточно много, но и простые люди.
Тех и других очень точно в своих стихах охарактеризовал поэт и бард Булат Окуджава: «Мы все войны шальные дети…».
Зловещее дыхание войны коснулось всех. Среди поселковых были те, кто пережил немецкую оккупацию в городах и селениях, откуда они потом переехали к нам в Среднюю Азию. Кто-то приехал в Таджикистан как беженец и потом остался здесь до конца своих дней.
Были среди них медики, учителя, воспитатели детских садов, музыканты, работники производственных предприятий.
Посёлок, состоящий примерно из 70-80 домов, был очень многонациональным - русские, украинцы, белорусы, татары, евреи, башкиры, таджики, узбеки, казахи… Даже немцы были. Откуда они взялись в нашем посёлке, я не знаю. Одни говорили, что это бывшие пленные, которые были привлечены к восстановительным работам, другие, что это обычные эвакуированные граждане, оставшиеся здесь жить навсегда.
Однако, кто бы откуда ни был, жили все, в общем, очень дружно. На виду у всех работали, учились, ходили на праздники, гуляли свадьбы…
Был в посёлке и своего рода нелюдимый отшельник - глухонемой сапожник. Жил он недалеко от нашего дома, рядом с поселковым магазином в комнатке, похожей на кладовку. В ней же он тихо работал. Откроет с утра дверь, сядет на пороге, да так весь день и проводит за работой. Дальше его комнатки-мастерской я его никогда и не видел.
Имени его никто не знал. По крайней мере, я не слышал, чтобы кто-то обращался к нему по имени. Да и сам он ведь не говорил, а только произносил что-то нечленораздельное. Мы просто приносили ему обувь, он разглядывал и чинил её.
Рассмотреть его комнату было трудно. Внутри темно, единственное окно было наглухо чем-то завешано, полы не мыты, не крашены, не прибрано, за порогом валялось всегда десяток пар обуви.
Да и сам сапожник выглядел как-то не очень - потускневшие глаза, неопрятный, с лохмами волос, торчащими из-под потёртой кепки.
Иногда я становился свидетелем того, как над ним издевались дети. Они обзывали его по-всякому, а он в ответ выкрикивал что-то гортанное и непонятное, что еще больше раззадоривало хулиганистых мальчишек. Длилось обычно это недолго, пока из магазина не выглянет продавец или кто-то из взрослых и не разгонит всех.
Сам я тогда ещё был ребёнком, лет 7-8, помочь глухонемому сапожнику никак не мог, хотя мне было его ужасно жалко. Он не был еще старым и при желании мог нагнать и наказать любого из дразнивших его мальчишек. Но он только с каким-то отчаянием в голосе что-то пытался произнести, вертел глазами и беспомощно размахивал руками с порога своей мастерской.
Однажды мой отец решил взять меня с собой в наш местный клуб, который был и актовым залом для торжественных мероприятий, и кинотеатром, и танцплощадкой. Было это на 9 мая, когда в клубе намечались праздничные мероприятия, посвященные Дню Победы. Отец мой также был ветераном Великой Отечественной войны.
В такие дни он надевал свой солидный черный костюм с орденами и медалями. Мы с ним гордо шли по улице, хотя я не совсем понимал важность этого праздника. Просто радовался, что меня взяли на мероприятие для взрослых.
Возле клуба уже стояло много людей, среди которых выделялись такие же, как мой отец седоволосые дяденьки и тётеньки с наградами на пиджаках. Атмосфера казалась какой-то особенно торжественной. Воздух будто наполнялся непонятной, но очень приятной энергией большого и значимого для всех праздника.
Отец направился к группе ветеранов, и все сразу восторженно и тепло стали приветствовать друг друга. Несмотря на то, что все жили в одном селе и виделись каждый день на работе, сегодня они горячо обнимались, подолгу и крепко жали друг другу руки, говорили так восхищённо, как в обычные дни не разговаривали. Их глаза просто искрились какой-то звенящей радостью.
Я смотрел на них с удивлением. Ведь стояли наши же односельчане. Вот дядя Юра, вот дядя Вася, вот наш сосед Ибрагимджон-таго, вон дедушка Алика Маназарова...
Их мы видели и вчера, и позавчера и вообще каждый день. С чего вдруг такие нежности? И все нарядные, счастливые, поздравляют и принимают поздравления. А на меня, маленького, практически не обращают практически не обращают внимания.
Поэтому я начал высматривать среди окружающих своих друзей, чтобы поделиться ощущениями.
Но взгляд мой сразу же остановился на знакомой фигуре в потертой кепке. Это был глухонемой сапожник. Я впервые видел его бритым, подстриженным и в парадном костюме. Не новом, но с такими же наградами, как и у других. Он подходил к ветеранам и молча, но очень уважительно пожимал им руки. Те в ответ также очень тепло и с уважением пожимали его руку, поздравляли с праздником, хлопали по плечу.
В отличие от других пожилых воинов он почти не задерживался у одной группы ветеранов, а шел дальше жать руки и обниматься к другим седым орденоносцам. Говорить он не мог, а слышит или нет, я не знал. Но теперь мне стало понятно, что он немой не от рождения.
И вообще сегодня сапожник и внешне выглядел по-другому, и держался с непривычным для меня достоинством. Чувствовалось, что здесь он был среди своих. Он был таким же защитником Родины, как и другие. Это и его праздник тоже!
Ох, как бы сейчас ни поздоровилось дразнившим мальчишкам, если бы они попробовали оскорбить его здесь. Я уверен, что все – и ветераны, и простые люди не дали бы его в обиду. Да и дома бы им не слабо влетело от родителей.
Немой сапожник не мог так же, как и другие ветераны, горячо и восторженно поздравлять и делиться своим боевым прошлым. Но он, казалось, просто наслаждался этой дружеской атмосферой, большим уважением и человеческим отношением к нему. И для этого ему даже говорить ничего не надо было. Здесь у него не было тусклого взгляда, наоборот - глаза горели так же, как и у других ветеранов.
Ему уступали дорогу в зал, а кто-то подарил цветы. На торжественном собрании он так же, как все неотрывно смотрел в сторону трибуны, слушал, кивал и громко аплодировал выступавшим.
Кем он был на войне, за что получил награды и насколько они были весомы, я не знал. Но где-то в своём детском подсознании я понимал, что назавтра и все последующие дни в любую погоду он опять будет сидеть на пороге своей комнатки и чинить обувь.
Периодически будут появляться дети, которые опять начнут его дразнить, и их в очередной раз прогонят взрослые. Он будет так же беспомощно махать руками и вертеть глазами, понимая, что ничего не может с этим поделать, хотя и воевал за то, чтобы эти и другие мальчики и девочки жили хорошо.
Оставалось только одно - ждать 9 мая, когда он снова будет в костюме с наградами среди СВОИХ, которые, как и в войну, готовы будут встать за него грудью и никому не дадут в обиду...
Наби Юсупов,
Журналист
