03/06/2024
Вчера пришла печальная весть из Москвы: не стало Марии Васильевны Зубовой, дочери Василия Павловича Зубова. Мария Васильевна была на год младше моей мама, а сам Василий Павлович — на младше маминого отца, Ивана Петровича Шарапова, но прожил Василий Павлович на девять лет больше Ивана Петровича и лишь нескольких месяцев не дожил до своей 63-летия. Не знаю, были ли у Василия Павловича еще дети. Как мне помнится, Мария Васильевна знакомила меня со своей сестрой. В то же время в памяти всплывает имя Мария Александровна, так что, возможно, это была не сестра, а кузина.
О самом Зубове и о важности его работ по истории науки Возрождения я впервые услышал от Пьера Суффрена только в 1995, а может даже в начале 1996 года. Пьера тогда очень занимала тема предшественников Галилея, и он переводил на французский «Математические забавы» Альберти. Ему очень хотелось, чтобы я занялся переводом либо зубовских «Очерков по истории основных понятий механики», либо его же «Архитектурной теории Альберти». В конце концов мы остановились на втором варианте, и я стал переводить первые две части по изданию 1977 года на английский. Когда Франческо Фурлан запустил свою «Альбертиану» — выходящий раз в год журнал, целиком посвященный наследию Леона Баттиста Альберти, — для его первого номера Рената Фельдман сделала, отталкиваясь от моего английского перевода, свой французский, который был опубликован с комментариями Франческо и Пьера и с моим небольшим биографическим очерком о жизни и работах Зубова.
Но нам было хорошо известно, что издание 1977 года — всего лишь четыре главы из двенадцати докторской диссертации Зубова, защищенной в 1946 году, которая подводила итог примерно двадцатилетнему периоду архитектурных исследований Зубова, после чего началось его все более и более глубокое погружение в Средние века. Причем Зубову тут удалось сделать несколько важных открытий. Не так давно одна французская студентка, писавшая свою магистерскую работу по Николаю Орему, призналась, что была крайне удивлена, когда обнаружила: единственный перевод трактата Орема «О соразмерности или несоразмерности движений неба» на народный язык — это до сих пор зубовский перевод на русский.
Так в 1999 году мы познакомились с Марией Васильевной, и она любезно согласилась, чтобы я отксерокопировал хранящийся у нее дома экземпляр докторской диссертации Василия Павловича на нашем институтском ксероксе преимущественно усилиями этот самый ксерокс обслуживающей Галины Ивановны. В ее экземпляре не было ни формул, ни рисунков, и я пошел в диссертационный отдел Ленинки, где эта диссертация была на микрофишах. Делать копии тогда было то ли невозможно, то ли слишком дорого, и я все рисунки, как мог, скопировал в блокнот. Когда издательство «Алетейя» стало готовить макет книги, их чудесная занимавшаяся дизайном питерская девушка, имя которой не сохранилось в моей памяти, смогла по моим корявым рисункам восстановить исходную зубовскую задумку. Впоследствии в том же диссертационном отделе Марии Васильевне микрофиши отсканировали, она поделилась сканами со мной, так что теперь у меня теоретически есть оба варианта: и домашний (ценный рукописными правками Зубова), и официальный.
В том же 1999 году я получил от РГНФ гранта на издание неопубликованный рукописей Зубова в двух томах. С первым томом все было ясно — это будет «Архитектурная теория Альберти». Ксероксы пошли в дело: программ распознавания текста еще не было, и какую-то их часть набирали сотрудницы «Алетейи», но в основном этим занималась моя мама на нашем домашнем компьютере. Встала проблема с рукописями для второго тома — их еще предстояло отобрать. Определенное их количество было в моей заявке, но для целого тома этого было недостаточно. И вдруг идеи стали приходить из немного неожиданного источника.
Как-то в разговоре, в том же 1999 году, когда мы считали, что нам предстоит летом отметить 100-летие Василия Павловича, Мария Васильевна вдруг сказала, что по обнаруженным ей документам Василий Павлович родился не в 1899, а в 1900 году. Видимо, по каким-то соображениям, он решил приписать себе лишний год к возрасту. То есть столетие нужно было отмечать не в 1999, а в 2000 году. Когда я сказал об этом Франческо, у него в голове сразу закрутилось множество наполеоновских мыслей, и на этот раз, что случается с Франческо не всегда, но все же иногда случается, часть этих мыслей удалось реализовать.
На празднование юбилея мы получили грант РФФИ. На проведение юбилейной конференции (конгресса, по терминологии Франческо) мы получили финансовую и организационную поддержку от Дома наук о человеке, оплатившего приезд иностранных ученых, и Президиума РАН, выделившего приехавшим места в своей гостинице на Октябрьской и всю дорогу снабжавшего нас транспортом. Оргкомитет должны были возглавить Морис Эмар, главный администратор Дома наук о человеке, и Борис Раушенбах, на тот момент председатель академической комиссии по истории мировой культуры. Эмар сразу согласился, а Борис Викторович, когда мы разговаривали с ним по телефону, вдруг вообще отказался войти в оргкомитет. Как я понял потом, он уже тогда слишком плохо себя чувствовал, чтобы заниматься чем-то, кроме своего здоровья. Вместо него стать сопредседателем согласился Гращенков, что тут же для нас исключило Ревзина, который сказал мне, что не сможет работать вместе с Гращенковым. Несколько позже и сам Гращенков мне говорил, что вышел бы из оргкомитета, если бы узнал, что Ревзин среди его членов. К счастью, против жены Ревзина Юлии он не возражал.
Практически всю непосредственную организационную работу вели мы с Олег Воскобойников — я ему до сих пор благодарен за поддержку той осенью. На каком-то этапе подключилась и Ольга Уварова, но я могу и ошибаться — путать с конференцией на истфаке МГУ, посвященной 600-летию Альберти, на которую приехали многие из тех, кто был у нас в ИИЕТ в 2000.
Компания собралась очень представительная: кроме Франческо Фурлана и Пьера Суффрена, приехали Джусти, Селерет, Хельбинг, Наполитани, Карпо… Звали, кажется, и Юргена Ренна, но он не приехал.
Итальянцы немедленно прозвали Марию Васильевну Санта Мария Зубóва. Она организовала для участников конференции экскурсию в Лавру и пригласила провести одну из сессий в их семейном поместье в Крутце. Само поместье к этому времени было уже продано александровскому православному бизнесмену Сергею Шаханову, и он не только с радостью поддержал инициативу Марии Васильевны, но и организовал для нас усиленное питание. Правда, когда выяснилось, в культурную программу он включил посещение могилы небезызвестного Нилуса, которая фактически находилась на территории имения, все были немного шокированы. Кажется, к могиле так никто и не пошел. На обратном пути, в автобусе, тоже возник неприятный момент, когда стали обсуждать новых святых — мучеников и страстотерпцев. По поводу Николая II Владимир Семенович Кирсанов заметил, что хотя смерть у Николая была ужасной, царем он все-таки оказался никудышным. И Мария Васильевна вдруг своим мягким голосом, но очень твердо заявила, что Николай II был прекрасным, возможно даже лучшим русским царем и настоящим праведником. Никто ей возражать не стал.
Практически сразу после этого мероприятия я уехал в Америку по программе Фулбрайт (ее недавно признали нежелательной, а занимавшейся ею в России Институт независимого образования вынудили убраться восвояси), и подготовкой издания по гранту РГНФ я занимался преимущественно там. Это была колоссальная удача, потому что я смог найти в американских библиотеках все источники, на которые ссылался Зубов, выправить все цитаты и дополнить все ссылки. Франческо в то же время добился старта проекта по полному переводу «Архитектурной теории Альберти» на французский язык — этот проект был поддержан CNRS и каким-то фондом (пару лет спустя мы встречались с Даниэлем Арассом, игравшим в этом фонде важную роль и активно поддержавшим Франческо). К тому же я вдруг понял, как можно организовать второй том. Многие доклады на нашей конференции были построены как бы в продолжение зубовской мысли: Бибихин говорил о точке, и это хорошо дополняло зубовское критическое издание De puncto Бурида с его же комментариями. Ахутин говорил о континууме и открытии несоизмеримостей отрезков, что многое проясняло в зубовских работах, посвященных Орему и Брадвардину. Я уже не помню, о чем говорил у нас Виктор Визгин, но помню, что и его статья очень хорошо вписалась в какой-то зубовский дискурс. На мой взгляд, второй том складывался очень гармонично.
Когда я вернулся в Москву летом 2001 года, «Архитектурная теория Альберти» уже вышла из печати. У Франческо родился новый наполеоновский план: создать при зубовском доме в Москве фонд Зубова и Койре, и даже нашел могущественного покровителя в лице жены Берлускони (оказалось, что жена у него тоже была). Но наша встреча с Марией Васильевной была не очень теплой. Как я понял много позже, она была обижена, что ее имени не было на титульной странице книги: в качестве редактора был указан только я. И ей очень не понравился мой проект второго тома. Зачем нам издавать посторонних людей, когда у нас еще так много неопубликованных работ Зубова? — говорила она. Я старался ее убедить, но она выбрала силовой путь: пошла к Огурцову и убедила его отобрать у меня второй том, перезаключив договор между РГНФ и «Алетейей» так, что вместо меня, третьей стороной стала она. Интересно, что когда она издавала подготовленные мной рукописи Зубова, везде указывалось мое имя, но выглядело это так, словно я делал это давно, в 1920–30-е годы. В общем после этого мы с ней практически и не виделись. Да и затея с фондом Зубова и Койре постепенно заглохла по мере удаления Берлускони от итальянского правительства, а жены Берлускони от самого Берлускони.
Над французским переводом «Архитектурной теории Альберти» мы работали более десяти лет. Возникли непреодолимые противоречия между двумя редакторами перевода, Франческо Фурланом и Пьером Кэ. Пьер считал, что Зубов не Толстой и не Достоевский и переводчик вполне вправе передавать его мысль в свободной форме. И мы были с ним вполне согласны. Но Франческо настаивал, что это должна быть мысль Зубова: ни переводчик, ни редактор не могут домысливать мысль Зубова за самого Зубова и предлагать свою реконструкцию под видом перевода. Попытки провести эту программу, а в особенности прокомментировать в примечаниях очевидные противоречия, недоведенные до конца рассуждения, необъяснимые ложные выводы и совершенно правильных логических построений, погубили весь проект. За десять лет наших регулярных встреч — онлайн, в Москве, в Париже — был отредактирован перевод только двух глав, и он до сих пор остается не издан.
Тут в общем-то и выяснилась главная особенность зубовского творчества: большая часть его статей — это эскиз будущего проекта. Тут есть важная мысль, есть какие-то интересные иллюстрации и соображения, но все сказанное висит в воздухе и требует дальнейшего серьезного исследования. В рукописях, изданных Марией Васильевной, дело дополнительно ухудшается тем, что в большинстве своем это были сделанные для международного отдела ИИЕ(Т) переводы сдаваемых в иностранные журналы статей и планируемых выступлений на конференциях. Ни в одной из них вообще нет никакого библиографического аппарата — чтобы его восстановить, надо обращаться к опубликованному по-французски или по-итальянски тексту. Евгений Зайцев мне рассказывал, что предлагал своим студентам в РГГУ зубовские статьи как проект дипломной работы: найти источники, выправить ошибки, развить намеченные логически линии…
И все же, какими бы ни были наши разногласия, Мария Васильевна была чудесным человеком — по-настоящему добрым и отзывчивым. Она была настоящим тружеником и всю свою жизнь посвятила служению. Память о ней навсегда останется светлой.
