05/10/2022
Из книги Леонида Кроля «Острова психотерапии» — о Джеффри Зайге.
(Заказать книгу можно в нашем интернет-магазине: http://psybooks.ru/book/id/854/, на Озоне: https://www.ozon.ru/product/ostrova-psihoterapii-krol-leonid-markovich-496327507?sh=cP5nVkZgxQ).
>> Зайг не был сентиментален и вряд ли читал Александра Грина. Сложно представить себе кого-то более непохожего на капитана Грея и менее всего стремящегося поднять алые паруса, но для многих он выступал именно в такой роли. А время было вполне революционное. Важным его компонентом была романтика. Рядом с основной армией силами прорыва, как это обычно бывает, шли столь необходимые обозы. Кто-то находился в азарте больших приобретений, кто-то в кругу «помогающих профессий». Добытые знания надлежало как можно скорее запустить в практику и в оборот. Скорость обмена была не то чтобы как на войне, но как в близком к фронту тылу во время весьма неспокойных событий. Колебания курса валют были своего рода индикатором того, что нужно быстро тратить приобретенное и искать новое.
Это не было временем для долгого взращивания, время землепашцев было еще впереди. Надежда на длинную жизнь требовала заготовок, но вокруг все было неустойчиво, и общая атмосфера была близка великому переселению народов. Особенно актуальными тогда были интервенции наглядных и быстрых действий, короткая терапия. Романтика с эффектными решениями, подтвержденная одной из традиций, была идеальным сочетанием для установки «здесь и сейчас».
Зайгу как организатору конференций «Эволюция психотерапии» (удивительно совмещавших функции показа коллекции мод и ярмарки на стадионе) было очень интересно знать, «что же следующее». «Теперь ясно, что не НЛП», — сказал он уверенно и, как мне показалось, с некоторым сожалением. Несомненно, эриксоновской терапии хватило надолго, в чем была и его заслуга. И ориентировался он хорошо, и тревога непоседливости звучала в нем постоянно, и легкая «испуганность» была хорошим противовесом необходимой административной суетливости.
Не знаю, насколько Эриксон придал ему импульс вечного перемещения, но крылатые сандалии обновляются Джефом регулярно. Казалось, что Зайгу и себя-то лень двигать, и найдись у него немного лишних сил, он прежде всего продолжит что-то делать с собой. Количество его деловых поездок, контактов, статей и книг, организованных проектов впечатляет. Он все планирует, держит слово, рамки западного человека знакомы ему хорошо. И все же есть неуловимое ощущение, что его истинная родина — это транс. Как для некоторых родина — диван. Кажется, Зайг вполне обрел свою обетованную землю. Нашел ее сам и там поселился.
Его тренинги были своеобразным футляром, сделанным по мерке на специальный заказ. Словно сунул руки в невидимый мундир, и деться уже некуда — приходится катиться дальше в невидимой миру коляске, и день впереди обеспечен смыслом. А там и вечер скоро, и еще один день прожит не зря. Во всяком случае, так считают многие. Их подтверждение для Зайга желательно, хотя он может вполне обходиться и без него. Кажется, что в момент делания он постоянно планирует что-то еще. И только изредка попадает в ситуацию, когда этого не требуется, и тогда можно просто немного пожить. В это время кто-то может оказаться рядом. В тот раз этим кем-то был я. Я вообще смею думать, что как-то интуитивно научился доставать его из персональной нирваны. Это удавалось мне не раз. Может быть, остальные предпочитали не рисковать. Джеф был интересен мне. Я многим ему обязан. Он показал образец целой череды действий и возможностей. Был конструктивен, но оторопь брала от ощущения, что все это ему не очень надо. Разве что все остальное было ему еще более безразлично. И еще более презираемо, когда оно случайно попадало в поле его зрения. Зайгу совершенно не мешало, что я через него заглядывал в разные окна жизни, которые были его реалиями, а для нас тогда — только приближавшимися перспективами. Он не помогал мне активно, скорее был сдержан, но главное — не мешал.
У Джефа иногда наступал редкий период, когда он мог с кем-то пообщаться «просто так». Тогда он становился, как Робинзон, встретивший человека. В такой момент, после «выныривания» из долгих хлопот на острове, для него не так уж важно было, кто перед ним: капитан приплывшего корабля или Пятница. Занятость Джефа сопровождалась его отсутствующим выражением лица типа «занят на базе». Тогда он общался коротко, по существу. Может, именно в это время он особенно напряженно решал вопрос о том, стоит ли пробуждаться. О том, чтобы «окончательно проснуться», речь не шла, но вот степень открывания глаз вполне могла быть предметом его интереса. Это как в трансе: и бодрствуешь, но не совсем, и отключаешься, но присутствуешь, и думаешь о чем-то своем, и внушенное проходит отчетливым горизонтом в сознании. Зайг умел себе хорошо внушить занятость эриксоновскими делами, это действительно была зона его непосредственных интересов. Он был продуктивен и в процессе, и в результатах. Иногда пробуждался для вольной жизни. Тут он и открывал собеседника как часть реальности.
Надо было уметь дождаться минуты его просветления и, в свою очередь, провести если не интервенцию, то наведение. После описанной мной той невольной экскурсии с Джефом по обходу владений сворачивавшейся конференции (когда тот цирк грузился на подводы), мы сели завтра кать. Но ненадолго. По своей особенности быть где-то еще, раз уж пришлось пробудиться, он вспоминал что-то еще. К счастью, мобильные телефоны тогда еще не вошли в моду. Мы оба были переполнены впечатлениями. Его задачей было обо всем поскорее забыть. Этот сон кончился — до следующего следовало заняться разными делами. Мне же хотелось все рассмотреть еще раз, многое надо было запомнить и не потерять — предстояло ведь бежать куда-то вприпрыжку. Хотелось еще задержаться, думать, переваривать, с кем-то говорить...
Порой Зайг мог проявить любопытство. Я как-то наблюдал его заглядывающим в зал, когда там выступал Виктор Франкл. Старый человек неспешно говорил, аудитория внимательно слушала: речь шла в том числе об опыте нахождения в концентрационном лагере. Джеф хорошо знал только про свой личный лагерь, с меняющимися настроениями и избытком цензуры, но в случае с Франклом ему было явно интересно. Зайг пребывал в такой позе, как будто он только что пришел или, наоборот, собрался уходить, он стоял почти на одной ноге, вполоборота и завороженно слушал. Он мог повернуться и уйти в любую минуту, но именно потому, что не был ничем и никем ограничен, не уходил. Джеф словно «принюхивался», его интересовало что-то еще помимо первого смысла произносимого. Некий внутренний заряд. Нечто настоящее. По своему психическому радикалу это как раз было для него самым редким и поэтому наиболее дорогим. Он знал, что подобное существует помимо личной воли и привычек. Это знание как подарок он получил от Эриксона. После того как Зайг «принюхался» и решил остаться, он начал прислушиваться к содержанию самой речи. Казалось, последним, что у него включалось из чувств, было зрение.
Когда я заметил Зайга стоящим у двери собранного им зала, то увидел в этом положении себя в недалеком будущем. На организованных тобой событиях теряешь привилегию рядового участника и, лишь заглядывая в приоткрытую дверь, отчасти получаешь аромат тех цветов, собирать которые будут обычные участники.
Эриксон научил Зайга многому, но вот породу не переделал — он же был недирективный мастер. С тех пор Джеф скитается по свету, наводит покой на людей, приходящих к нему целыми сотнями, и следит за очередью следующих, уже выстроившихся в надежде на свою порцию транса. Как будто только Зайг способен ввести их в это состояние! Например, у нас в наведении транса на население страны руководство всегда знало толк! Уж чем-чем, а этим-то в России всегда охотно кормили. Был такой анекдот (похожий на быль) при советской власти про наше сельское хозяйство — что у него всего четыре врага: зима, весна, лето и осень. А как часто любые события, хоть каким-то боком похожие на реальность, немедленно превращались в повод для массового гипноза. Недаром с точки зрения сменявшегося, но в главном всегда единодушного руководства, мы были рождены, «чтобы сказку сделать былью». Так как «сказка» неизменно маячила впереди, где-то рядом, а для некоторых и вокруг, то заботиться о реальном было как-то не принято.
